Об охотничьей чести

За много лет охоты у нас и знакомства с охотой в других странах мне пришлось видеть много поучительного — и хорошего и плохого — такого, что наводит на размышления. Еще в двадцатых и даже тридцатых годах у нас не было ни приписки угодий, ни охотничьих хозяйств и вообще многого из того, к чему мы привыкли сейчас, или все это было только в зачатке и частично выглядело по-другому. По всей стране, даже в ближайших окрестностях Москвы, угодья были свободны для всякого желающего. В сущности единственным и притом, по правде сказать, символическим руководством для организаций и отдельных охотников был закон об охоте. О нем большинство, однако, имело самое смутное представление. Знали, что он есть — обычно не больше… Прошлое и современное положение, которое, впрочем, еще не совершенство, вещи несоизмеримые. Ясно, что мы идем по пути улучшения нашего охотничьего дела.
Сколько бы, однако, не издавалось хороших законов и частных постановлений, всего в них предусмотреть невозможно. В охоте и в охотничьем деле всегда останется и такая сторона, как совесть и честь охотника. Это одна из основ душевного склада настоящего охотника. К этому заключению — в нем, конечно, нет ничего нового — приводит опыт целой охотничьей жизни. О том же говорят и наблюдения над многими охотниками и многолетнее общение с такими выдающимися деятелями нашей охоты и настоящими большими людьми, как С. А. Бутурлин, Б. Н. Житков, С. И. Огнев, Г. И. Поляков и некоторыми другими,— охотниками в лучшем смысле слова.
Действительно, охотник, выходя с ружьем, сразу ставит себя в особые, подчас довольно сложные, отношения к природе вообще и к тем животным, которых он сам взял себе право убивать. При этом единственным судьей своих поступков часто оказывается тоже только он сам, его совесть. Он неизбежно и неизменно становится в какие-то отношения с другими охотниками, даже если это не общественная охота. Скажем, к охотникам, которые пользуются или будут пользоваться теми же угодьями, или будут охотиться на зимовках. И здесь встают вопросы чести и совести охотника. В случае же общественной охоты, например при облаве, между охотниками иногда возникают положения не только, так сказать, юридического свойства, например принадлежность убитого зверя или трофея, но и этического. Конечно, сейчас уже много охотничьих хозяйств, где поведение охотника как-то направляется, хотя бы ограничением количества дичи, которую можно взять. Но еще очень много у нас «свободных» земель, где практически никакого надзора нет. Еще недавно в некоторых местах даже в Средней России на Оке брали весной по 20 и больше гусей на ружье, т. е. били их без всякой разумной потребности и меры.
Один из больших пороков очень многих наших охотников — стрельба не в меру. И чем меньше дичи, тем больше развивается этот порок. Бутурлиновский показатель «60% попаданий — средний стрелок» встречается далеко не часто. Пожалуй, чаще приходится видеть пустой патронный пояс, а в сетке — один чирок. В результате очень много птицы оказывается подранками, падающими «на отлет» вне видимости.
Столь же, к сожалению, распространена стрельба по стаям— тоже, конечно, не в меру. Иногда, действительно, «запалив» дуплетом нулями или картечью (некоторые именно для этого носят их с собой на охоте по водяной птице), удается выбить из стаи утку метров на полтораста. Такой охотник тогда восхищается: «Ах, какой красивый выстрел!», А выстрела, тем более красивого, и нет — просто нанесло на несчастную утку шальную дробину и искусство стрелка тут ни при чем. Это уж совсем не «по-охотничьи»… Кстати, можно напомнить, что это понятие, совершенно совпадающее с таким же в других языках (английский, немецкий), обозначает, так сказать, честную охоту, в которой — в какой-то мере, конечно,— приведены в соответствие свойства дичи (осторожность, например) и возможности охотника.
Когда говоришь о стрельбе по стаям, поневоле вспоминаются пятизарядные магазинные дробовики. Ими, странным образом, стали увлекаться и у нас и даже выпускают свою модель этого «охотничьего» оружия. Магазинные ружья меняют соотношение «дичь — охотник» не в пользу дичи. Ни с точки зрения «честной охоты», ни в смысле охраны природы это ружье не приемлемо. Это инструмент именно для стрельбы по стаям. По взлетающей птице третий выстрел практически удается редко, а четвертый и пятый — если сделаны — вообще идут «в белый свет».
Неприятное и вредное, но широко распространенное явление— охотничья жадность, будь она откровенная или замаскированная под пресловутую «неудержимую охотничью страсть». Эта жадность разумно ограничена в правильных охотничьих хозяйствах, но свободно разгуливает в открытых угодьях. Успех охоты определяется только числом добытой дичи. Оно же служит и показателем богатства угодий. До чего это может дойти, показывает пример одного классного стендового стрелка. В первые послевоенные годы он каждую осень выезжал в отпуск в «свои» угодья в Сибирь и брал на пролете до 700 уток, а иногда, кажется, и больше. Он там был не один, но другие стреляли хуже. Теперь в этих местах таких возможностей уже нет. Жалуются на оскудение…
Такой «страстный» охотник, особенно с хорошей собакой, найдя выводок, «доберет» его весь и вместе с маткой, конечно. Так надолго опустошаются хорошие угодья. В Мещере, под Шатурок, в сороковых годах были прекрасные тетеревиные тока. Год за годом на одном болоте горячо пело около 25 петухов. И вдруг в одну весну ток стал неузнаваем — на току вразброд вяло чуфыкало всего 7—8 косачей. Потом только выяснилось, что предыдущим летом — чего раньше не было — угодья основательно обшаривали с легавыми. Другой случай. Хорошие тетеревиные и куропаточьи угодья в Рязанской области в одно лето один охотник с отличной собакой опустошил настолько основательно, что даже через 10 лет тетерев здесь был большой редкостью и никакой охоты вообще не было. Этот охотник с удовольствием вспоминал охоты того лета и гордился своими «успехами». «Эх, и охоты были здесь…», — с наивной искренностью вздыхал он. Будь во всех этих случаях у людей настоящая охотничья совесть и действительно любовь к дичи и охоте, таких картин не было бы.
Эта же жадность приводит ко всем известным неприглядным картинам, отравляющим многим открытие охоты или охоту компанией. Особо «горячий» охотник старается обогнать спокойно идущих товарищей, первым подбежать к болоту или озерку, пораньше занять хорошее место или попросту пораньше начать охоту. Эти же «страстные» охотники — мастера перехватить гонного зайца «под самым носом» у товарища, стоящего на лазу. Все это не только портит окружающим настроение и удовольствие от охоты, но и превращается подчас в браконьерство, иногда даже коллективное. Так, лет 15 назад на Оке в Мещере после нескольких лет преследования была, наконец, поймана компания браконьеров почти из 30 человек. Это был… целый, с позволения сказать, охотничий коллектив одной весьма солидной подмосковной организации! Эта компания ежегодно на учрежденческих машинах за 300 километров приезжала на открытие охоты с таким расчетом, чтобы «открыть» ее в субботу на утренней заре, а не вечером, как полагалось. Когда порядочные местные охотники выходили в пойму на вечерней заре, угодья уже были, можно сказать, разгромлены. Чтобы устроить себе охоту на рассвете в субботу, переставлялись даже выходные дни (тогда суббота еще была везде рабочим днем).
Этот тип жадного и «особенно горячего» охотника нередко отличается какой-то особой решительностью, даже, можно сказать, лихостью поведения и прежде всего тем, что дичь у него обычно имеет отвратительный вид. Она набита в сетку как попало, из нее торчат клювы, лапы и пучки перьев. Птицу противно взять в руки — это комок измятых перьев, перепачканных кровью. Та же утка или тетерев, аккуратно завернутые и уложенные в заспинный мешок, принесенные домой, имеют совсем другой вид и меньше говорят о том жестоком, что есть в охоте. Такая дичь может порадовать домашних. Но «горячему» охотнику некогда заниматься укладкой птицы. Убил, сунул, как попало, и скорее побежал за следующей.
Очень распространенное нарушение охотничьей этики — стрельба зверя из-под чужих гончих. Еще хуже, когда убивший зайца, перехватив, конечно, добычу, старается скрыться от объяснений с хозяином собак. Главное для настоящего гончатника не в том, что у него утащат зайца, а в том, что разрушается все удовольствие от охоты, охоты с собаками, воспитание и выучка которых стоили больших трудов и уменья. Старое правило требует, чтобы убивший из-под чужого гона — уж если такое случилось — дождался хозяина, вручил ему убитого зверя и принес свои извинения. Хозяин собак вручает стрелку один патрон. Этот обычай стал забываться.
Не всегда жадный охотник действует грубо — иногда все проделывается очень «деликатно». На упомянутом току в Мещере несколько лет подряд охотилась небольшая дружная компания. Токовище (болото) было большое и на нем стояло несколько шалашей. Шалаши распределялись на каждую зорю по определенному порядку. Однажды был приглашен один посторонний, который смог приехать только на одну зорю. Гостю предоставили лучший шалаш, и его охота была удачна. Тогда он неожиданно остался на вторую — «только на одну» — зорю и опять получил «хороший» шалаш. После удачи он решил остаться и на третью зорю. Привилегий он уже не получил и успеха не имел. Приятного впечатления этот случай не оставил. .
Выше шла речь главным образом о положениях, в которых охотник действует большей частью в одиночку и когда он сам по своей охотничьей совести должен направлять свои поступки по отношению к дичи и охране природы и по отношению к другим охотникам — знакомым и незнакомым. Совершенно иное и особое положение создается на настоящих, организованных общественных охотах — по лосю, например, и, особенно, по волку. Существуют, конечно, более или менее общеизвестные правила поведения на таких охотах. Однако нередко создаются положения, иногда довольно тонкие, которые настоящие охотники должны решать «по-охотничьему» — по взаимному уважению и по совести. В спорных случаях решение доверяется руководителю охоты или особо компетентным беспристрастным людям.
Больше всего сомнительных положений бывает, пожалуй, при решении вопроса: кому «принадлежит» зверь, кто «взял» зверя? На этот счет есть правила (о некоторых сказано в упомянутой книге Бутурлина). Однако все разнообразие случаев предусмотреть трудно. Все дело должно сводиться именно к взаимному уважению и к совести, к тому, чтобы дело решалось беспристрастно, по-охотичьи.
Даже элементарные правила общественных охот, к сожалению, нередко нарушаются по незнанию, а подчас и по бесцеремонности. Если даже это не ведет к несчастным случаям (бывает и такое), то почти всегда оставляет у многих участников охоты неприятный осадок. Всякий знает, что удовольствие от «большой» охоты, лосиной, например, да и сам успех ее в немалой мере зависит от состава участников. Он, так или иначе, устанавливается заранее. Если кто-то из участников, как это бывает, неожиданно привозит новое лицо («а я, вот, дружка с собой привез, тоже охотник…»), то эта неожиданность, осторожно выражаясь, не всегда бывает приятной. Особенно часто нарушается правило не стрелять по линии стрелков, и еще, пожалуй, чаще бьют по зверю, идущему на чужой номер. Конечно, тут нужно известное самообладание, но никакие ссылки на «горячность» не могут быть приняты. Это простой эгоизм, нарушение охотничьей этики, нарушение самого духа общественной (коллективной) охоты. Часто это ведет к усложнению всей охоты (преследование раненого зверя) или к неудаче ее, особенно с таким, например, зверем, как волк.
Нередко возникает вопрос, который можно обозначить, как «право на промах». Конечно, надо стремиться к тому, чтобы зверь был бит «по месту» и убит сразу. Этого требует элементарная гуманность, да это и к чести стрелка. Однако от промаха, конечно, никто не гарантирован, даже в не слишком сложных положениях, Но промах промаху рознь и поведение охотника при промахе бывает разное. Бывают непростительные промахи и непростительное поведение. На стрелка на 15 шагов, подставляя бок, выходит лось. Вместо лопатки зверя, пуля попадает в ствол молодой березки и расщепляет ее. Стрелок с большим и веселым оживлением показывает всем, в том числе и усталым окладчикам, эту березку, восхищается силой удара и охотно описывает все подробности.
Другой случай. Руководитель охоты дает строгое указание — напускать лося возможно ближе, стрелять по лопатке и ни в коем случае «на штык». В редком лесу прямо на стрелка спокойно выходит хороший бык. Он должен пройти рядом. Но охотник — то ли он оробел, то ли «погорячился» — выстрелил на 50 метров «на штык» и чисто промазал. Зверь мгновенно исчез, не оставив на следу ни капли крови и вообще не стреляным ушел из оклада. В обоих случаях стрелки отнеслись к случившемуся очень легко и, во всяком случае, без чувства вины. А им следовало прежде всего искренне извиниться перед организатором охоты и егерями. Чтобы выставить лося на стрелков, требуется умение и большой труд. Это заключительный момент многодневного изучения повадок зверя в угодьях, работы, не видимой городскому охотнику, выезжающему на 1—2 дня на все готовое. Тек пресловутая «горячность» такого «страстного» охотника оборачивается еще и пренебрежением к чужому труду и мастерству. В старое время в некоторых охотничьих обществах за непростительный промах на общественной охоте на стрелка налагались денежный штраф и другие наказания (например, запрет участия в последующих охотах).
Особенно обидны такие случаи на волчьих облавах. Обложить ходовую стаю или найти выводок не только нелегкий труд, но и большое искусство. Кроме того, егеря бывают заинтересованы в премии за убитого волка. Вместе с тем и здесь иногда проявляется то же легкомыслие (или нечто худшее), угрожающее обесценить труды устроителей охоты. Совершенно прав наш известный волчатник и знаток волка В. В. Козлов, когда он перед выставлением стрелков тщательно осматривает у всех оружие и патроны. Бывали случаи, когда местные охотники, приглашенные на облаву, являлись с совершенно негодными ружьями и с патронами с… дробью третьего номера. В неписаных законах той же охотничьей группы (Окский заповедник в Рязанской области), взявшей десятки волков, был строгий и одинаковый для всех участников запрет алкоголя в вечер перед облавой. После нее — кому угодно, пожалуйста, но до облавы сухой закон действовал, и очень надежно, — под угрозой отмены охоты. И действительно — что за стрелок с похмелья…. К сожалению, это правило не имеет у нас широкого распространения. А надо бы!
Все сказанное — только отдельные, разрозненные мысли и наблюдения. О чести и морали охотника можно было бы сказать еще немало и привести достаточно красочных примеров. Вывод, который хотелось бы сделать из сказанного и из всего опыта автора, будет, пожалуй, такой. Само собой разумеется, нужно дальше совершенствовать наши охотничьи законы и правила. Это делается и будет делаться. Но для того, чтобы наша охота была устроена лучше, а та польза и удовольствие, которые от нее получают, были полнее, надо больше заниматься и воспитанием личных свойств охотника — воспитанием охотничьей совести и чувства чести, охотничьей этики. Я думаю, что пора, вспомнив наши обычаи и изучив обычаи охотников других стран со старой охотничьей культурой, создать свой новый писаный свод, или кодекс, свое «уложение» охотничьих обычаев и правил охоты. В нем надо разработать и общие положения, и правила на возможные частные случаи.